Мария Парамонова

Я проснулась, улыбаясь,
Краток сон в дорожной мгле,
Снилось, что на снежном барсе
Довелось кататься мне.

Взоры глаз его раскосых
Ранят с нежностью стрелы.
Вихри пятен и полосок
На спине его теплы.

Он загадочен и грозен,
Он надёжен и зубаст,
Но хвостом ударил оземь
И исчез мой снежный барс.

В изборском поле землянику рвать,
в ключах словенских ноги промочить,
стрелять из арбалета по мишени…
Увидеть холм, штурмующую рать,
себя от дисциплины отучить
и очевидных взвешенных решений…

Коснуться стен истории самой,
когда «ковали скобы скобари»,
купить платок, расшитый петухами…
Уснуть в автобусе, летящем в смоль,
и сердце убаюкать – до зари…
Душа согреется и прорастет стихами.

Уже мерцает путь на ряби вод,
и диск Луны, оглаженный на треть,
в неясном ореоле нежно жёлт,
стремится грани берегов стереть.

Сверкая пылко, мчится Марс к Луне,
и вот, скатилось Солнце за мостом,
но вечер стал подобен пеклу не
в беспечном здесь, а там – в раю морском.

Здесь – гуще сумерки, запел комар,
мелодии откуда-то слышны,
а там – уже надел доспехи Марс
и гонит по костям каток войны.

Луну закрыла облачная тень,
и марсова зарница сеет страх:
они сошли – не здесь, но в этот день,
за горизонт в мареновых вихрах.

Земля ранима и прекрасна!
Скажите детям разных стран,
Чтоб, этой истине согласно,
Земля оправилась от ран.

Чтоб не взрывались самолёты,
Не гибли беженцы в пути,
Чтоб от священных переплётов
Огонь воинственный утих.

Возможно ль, что Земли ландшафты
Повергнет в хаос разум наш,
И перед взором космонавта
Предстанет гибельный пейзаж:

Пылает гневом Бетельгейзе
И нервно-бледен Альтаир,
Взрывается, в кипящей бездне,
Не заслуживший мира мир…

У сердца необычное устройство –
Через себя качает день за днём
Отчаянье, любовь и беспокойство
Смешной мешочек с клапанами в нём.

Неужто просто мышцы и сосуды –
И счастья и несчастья виражи –
Своей работой совершают чудо
Которое зовётся наша жизнь?

Вот-вот настигнет полная блокада,
Затихнет миокардова струна,
Врата откроет рая или ада
А дальше – остановка. Тишина.

По горсти соли каждый день
На хлеб обыденности нашей.
Не средоточие идей,
А день пропавший.

По горсти соли каждый день
Простой молитвой запиваю,
И вдоль ресниц морщинки, где
В ручьях течёт вода живая…

По горсти соли. «Сыпь смелей!» –
Вещаю раною открытой.
Не отложение солей –
Симптомы соледефицита.

Гликерья двадцать лет рыдает в келье,
Под Псков-Печерой* близких потеряв.
И молится без устали Гликерья
И в келье, и у стен монастыря.

И будто заклинает эти стены
Сестёр-монахинь в горе уберечь,
Христовым Рождеством благословенны**,
День ото дня одну заводит речь:

-Молитесь сестры,
На пороге враг,
И для него неведом Божий страх!

— Ну, милая, не надо, обойдется —
Сестра Аполлинария твердит.
Но вечером поляки и литовцы
Пожаловали с запада к Твери.

Смоленск в осаде, Псков уже потерян,
Безумие и смута на Руси.
— Неужто ты права была, Гликерья!
О, Господи! Помилуй и спаси!

-Молитесь сестры,
На пороге враг,
И для него неведом Божий страх!

В горящем храме, стоя у иконы,
Гликерья и спокойна и строга.
И Господу – последние поклоны,
Пред гибельным нашествием врага.

И бег веков не поменяет сути…
Вскипает зло горючею рекой,
Пылают окна, погибают люди,
Их души со Святыми упокой!

Молитесь сестры,
На пороге враг,
И для него неведом Божий страх!

* Псково-Печерский монастырь в 1581-1582 годах выдержал жестокую осаду войсками Стефана Батория. Вместе с монахами обитель защищали стрельцы, их жены и даже дети.

** Христорождественский женский монастырь, расположенный к западу от центра Твери, в Смутное время был разграблен и сожжен дотла, монахини погибли. Уцелевшие пять монахинь во главе с матушкой Аполлинарией после отступления захватчиков вернулись на пепелище и продолжили службу.

Кто говорит на древнем языке,
На том, что был до Вавилонской башни,
Накоротке с грядущим и вчерашним,
С живым и неживым накоротке?

Новорождённый крохотный малыш,
Пришедший из неведомого рая,
Поёт о нём, язык единый зная,
Но cлышится нам детский лепет лишь.

Он — делегат заоблачных высот,
Полны всепониманием глазёнки,
И голосок пронзительный и звонкий
Родителям любовь небес несёт.

«Агу» звучит с тех пор, как создан мир —
Вот языка утраченного слово,
Единой для людей первоосновы,
У Бога бывшей, бывшей Им самим!

Но подвиг понимания не прост:
Один малыш среди больших не воин.
Язык родни он вынужден усвоить,
И полыхает на планете рознь.

Очнитесь люди, неужели зря
Спасительное чудо с вами рядом:
Два малыша, соединившись взглядом,
На языке забытом говорят!

Проходят годы и летят часы.
Меня не видишь от того, что здесь я.
В руках твоих – сомнения весы,
Их чаши не приходят в равновесье.

На левую, прозрачны и легки,
Положены и светятся украдкой
Простые лучезарные стихи.
И через край стекают струйкой сладкой.

Другую чашу правильностью форм
Венчает диадема строгих чисел,
Что веруют в определённость норм
И даже прибыль называют чистой.

Блаженство пробуждений, чуткость снов,
В которых не разжать объятий наших –
Всё то, что значит лучшее из слов –
Любовь – положено на левой чаше.

Но правая колеблется слегка,
И вниз ползёт, не уступая левой,
Когда приходит весть издалека
И в чашу падает – гордынею и гневом.

Проходят годы и летят часы.
Меня не видишь от того, что здесь я.
В руках твоих – сомнения весы,
Их чаши не приходят в равновесье.